П. Признаюсь, подбирая эпиграф к нашему уроку, я испытывал двойственное чувство. Эти слова одновременно и очень сложны для восприятия, и очень точно передают идею урока и того, что мы должны понять: как русская литература видит воюющего человека. Попробуйте сформулировать свое понимание эпиграфа.

У. Апостол Иоанн говорит о том, что сила – это не материальное явление, а духовное, и именно духом, Божьей истиной ниспровергается черный замысел, твердыни зла.

У. По сути, здесь звучит уже известная евангельская истина: “Не в силе Бог, но в правде”.

У. И можно сказать, что именно на эту истину опирался Толстой, когда говорил, что побеждает не количество людей и пушек, а то неуловимое, что называется духом войска: “оружия не плотские, но сильные Богом”.

П. Вот это и станет темой нашего урока: не сколько убито и взято в плен героем, а то, что он при этом переживает, чувствует. А война, с точки зрения писателя, ярче и глубже всего раскрывает душу человека, и уж, несомненно, мы увидим это в творчестве Л. Толстого. Нам очень важно – я прошу обратить вас на это внимание – создать тот идейный, нравственный фундамент, который поможет понять взгляд на войну русского классика и выстроить принципы осмысления современной военной прозы. Именно поэтому давайте начнем с “Севастопольских рассказов”, сопоставив два из них, которые для нас станут основополагающими.

(Далее следует работа с рассказами. Они очень подробно, учитывая перспективу, изучались в 10 классе, поэтому проблем быть не должно, а общая идея работы следующая:

“Севастополь в декабре месяце” – это скорее документальный очерк, наполненный наблюдениями над защитниками города: солдаты, офицеры, матросы, женщины, принесшие обед, мальчишки, рассказ раненого, разрыв гранаты – все это создает какую-то бесконечную картину жизни войны, но финал вдруг взмывает на такую высоту, которую, кажется, больше и не встретишь у Толстого: “Из-за креста, из-за угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, - любовь к Родине”.

И писатель вспоминает о самом драматичном, напряженном: о начале обороны города, когда не было орудий, укреплений, бастионов, не было, казалось, сил обороняться, и Корнилов, “объезжая войска, говорил: “Умрём, ребята” – и солдаты отвечали: “Умрем, ура!” И Толстой, потрясенный этой высотой духа офицера и солдата, этой фразой генерала и ответом полка, этим потрясающим диалогом, сопоставимым с теми, которые в меди чеканились героями Древнего Рима, завершает рассказ: “Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…”

Но что-то очень важное происходит с подпоручиком Толстым, который становится писателем Львом Толстым, потому что в следующем рассказе “Севастополь в мае” мы увидим совершенно иной взгляд на войну. Это рассказ о нескольких днях войны, ее буднях, маленьких житейских радостях и огорчениях, о смерти и крови как обыденности, но обратим внимание на финальную главу: объявлено перемирие, нужно собрать тела убитых. Выставлены белые флаги, высланы команды солдат, тут же образовались кучки, где смешались русские и французы, и кто-то угощает табаком, кто-то пытается заговорить, офицеры обмениваются сигарами и любезностями, а один из французов произносит: “Они некрасивы, эти русские скоты…” Отметим лукавую улыбку Толстого, который добавит, что это “говорит зуав из толпы французов”. Зуав – это солдат колониальных войск, африканец, возможно, негр, то есть с точки зрения русского мужика, черный, курчавый, страшный, как бес. И этот-то зуав – бес! – говорит, что русские некрасивы и скоты! Как смешон этот мир в своем самодовольстве! А на поле, где гремели выстрелы и лилась кровь, уже, кажется, нет солдат – есть работающие, разговаривающие люди, и вдруг раздается взрыв – взрыв такого хохота (это русский Теркин из XIX века что-то отмочил!), что “после этого, казалось, нужно поскорее разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам”. Вот естественный взгляд на происходящее, но Толстой доводит идею до финала, создавая еще одну, чрезвычайно важную сцену: по полю бродит мальчик “в старом, должно быть, отцовском картузе, в башмаках на босу ногу и нанковых штанишках...” Как точно и трогательно – не штаны, а штанишки! Это не Гаврош, не храбрец под выстрелами, воспетый романтиками. Это дитя, тот детский, а значит естественный, не отягощенный великими идеями патриотизма и славы родного оружия взгляд, который и есть истинный, потому что устами младенца… Именно этому герою Толстой отводит очень важную роль в рассказе: мальчик натыкается в траве на убитого. “Постояв довольно долго, он подвинулся ближе и дотронулся ногой до вытянутой окоченевшей руки трупа. Рука покачнулась немного. Он тронул ее еще раз и крепче. Рука покачнулась и опять стала на свое место. Мальчик вдруг вскрикнул, спрятал лицо в цветы и во весь дух побежал прочь к крепости”. Вот этот вечный образ русской литературы – дитя, знающее душой истину, чувствующее ее своим сердцем! И уходит из рассказа тема геройства, остается иное: война – это кровь, смерть, слезы.

Очень важно, что первый рассказ закончен 25 апреля, а второй – 26 июля, между ними всего два месяца – и гигантский разрыв! Более того, когда Л. Толстой получит журнал с только что вышедшим рассказом, к которому редактор из цензурных соображений прибавил несколько финальных строчек: “Не мы начали эту войну, мы защищаем свою землю, свою Родину…” - Толстой отправил редактору такое письмо с выражение своего негодования по поводу самовольных изменений текста, что по тем строгим временам и за меньшее взывали на поединок! Кстати, поинтересуемся у класса, кто же был редактором, что за журнал? И почему редактор даже не подумал обидеться за дерзкую отповедь какого-то там артиллерийского офицера?!

Очевидно, подобный финал полностью разрушал идею писателя, хотя в предыдущем рассказе она была высказана почти в тех же словах. Необходимо подчеркнуть для учеников, что здесь нет противоречия, скорее всего, мы, еще не добравшись до “Войны и мира”, можем сделать очень важное заключение: в этой нравственной позиции заключен весь дух Л. Толстого. Герои войны за Родину величественны, и восхищен ими русский патриот Толстой, но смерть любого человека трагична, и разрывается от боли сердце русского писателя Льва Толстого.)

П. Так рассказы писателя уже подготовили нас к восприятию идей Толстого, его философского понимания того, что происходит в душе воюющего человека. Теперь мы поймем то невероятное противоречивое чувство, которое испытывает на Аустерлицком поле князь Андрей, совершая свой подвиг?

У. Это не противоречие, это и есть философский, диалектический взгляд на мир, то, что мы называли диалогизмом, когда читали Ф.М. Достоевского. Мы, читая, как князь Андрей, подхватив знамя, испытывая восторг и невероятный подъем духа (вот его Тулон, вот он, спасающий битву на глазах Наполеона и Кутузова!), ведет батальон в последнюю, бесполезную, отчаянную и дерзкую атаку, заметим и то, что вдруг видит предельно обострившимся в момент опасности зрением князь: на захваченной французами батарее два солдата – русский артиллерист и французский пехотинец – вцепились в банник и вырывают его друг у друга.

П. Я перебью, вынужден это сделать, потому что требуется комментарий: банник – это знамя, желанный трофей, из-за которого сошлись в битве враги?

У. В то-то и абсурд увиденного князем Андреем. Банник – это щетка на длинной палке, которой прочищают, “банят” ствол после выстрела. Зачем им эта щетка? А зачем двум армиям эта никому не известная деревня Аустерлиц? Зачем дерутся два человека, зачем сражаются две армии? Гордая в своей отчаянности атака – и отчаянная в своей бессмысленности потасовка – вот суть войны, на которую, как скажет князь Андрей, “зачем-то пришли сюда французы и русские”.

У. “Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни… надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость”.

П. Именно война дает князю Андрею то чувство единения, общности со своей страной, своим народом, то ощущение нужности, которое он искал. Возникает что-то очень важное, что делает русского дворянина, пришедшего в армию, русским человеком, и не случайно сам князь Андрей в своих размышлениях сошлется на опыт, чувства, душевные переживания народа: “Французы разорили мой дом… они враги мои, они преступники все по моим понятиям. И также думает Тимохин и вся армия”. Эта ссылка князя на Тимохина очень характерна. Так рождается в русской литературе XIX века особое восприятие войны и человека в огне сражений, и его главным выразителем становится Л. Толстой: “Война – страшная необходимость”.

П. Было ли иное отношение к войне?

(Далее сообщение ученика примерно следующего содержания:

Наша литература знала и другого героя, и другую точку зрения, другую философию. Ярче всего она представлена творчеством очень интересного, несомненно, даровитого, плодотворно работавшего и чрезвычайно популярного в XIX веке литератора, журналиста, публициста, писателя В.И. Немировича-Данченко.

Идет русско-турецкая война. Молодой дворянин Михаил Санин (имя явно с внутренним смыслом: архангел Михаил – предводитель небесного воинства, сражающийся с силами ада) рвется туда, где гремят взрывы, ходят в лихие атаки, совершают подвиги. Судьба улыбается ему, потому что он мечтает о битве и попадает в нее. Он ведет солдат в штыковую атаку, побеждает, получает рану, попадает в плен к кровожадным и беспощадным янычарам, но бежит, испытывает множество приключений, вернется к своим, еще и вызволив по дороге из неволи русскую красавицу… Все ярко, бурно, стремительно, все очень красиво. Наперекор преградам, козням недругов, сопротивлению врагов герой одолеет, проявив доблесть, удаль молодецкую, а это принесет ему славу и любовь. Писатель не стесняется рисовать кровь, разрубленные головы, перемолотые тела, он все это видел сам, военным корреспондентом прошел всю кампанию, но эти лужи крови – только фон, пейзаж, а солдаты стремятся за своим генералом на белом коне, и звучит торжественный гимн героям: “Вперед! Бей их, друзья! Никому не будет пощады. Мсти за своих! Запевайте свою бранную песню, кровожадные барабаны, - громче, чтобы заглушить в немногих робких душах последний шепот жалости, последнюю жажду жизни… Чтобы жало штыка встречало вражескую грудь. А очи врагов не видели друг друга!”

Все смешалось в этом победном вихре: мудрые отцы-командиры и простые солдаты, бестрепетно идущие в бой, мальчишки-офицеры, видящие в войне благородное мужское дело...

И ведь война-то в самом деле особая, Россия послала войска на помощь братьям-славянам, война праведная, и невольно чувствуешь себя суворовским чудо-богатырем, опять пришедшим проучить супостата!)

П. Прекрасный очерк творчества Немировича-Данченко, только вот почему-то вспоминаются слова другого русского писателя, участника той же самой войны, добровольца, кстати, Всеволода Гаршина, который с этой войны привез страшные и правдивые свои произведения, выражающие совершенно иные мысли и чувства: “Мне говорили что-то про Скобелева, что он куда-то кинулся, что-то атаковал, взял какой-то редут… В этом страшном деле я помню и вижу только одно – гору трупов, служащую пьедесталом грандиозным делам, которые занесутся на страницы истории…”

Как же совместить такие разные, даже противоречивые взгляды:

Это одна поэтически выраженная мысль, а есть и другая, которую сформулировал тоже поэт, поручик русской армии М.Ю. Лермонтов:

Так может ли писатель говорить о героях войны действительно как о героях?

У. Да, были разные войны, захватнические и освободительные, святые и подлые, но неизменной оставалась суть войны: нападал человек или защищался, он убивал, то есть нарушал заповедь “не убий!” - и героем быть не может.

У. Война всегда была пограничьем жизни, там человек обрывал чью-то (или свою) судьбу, и как бы по-разному ни описывали войну: романтизировали, поэтизировали, смягчали, примирялись как с роковой необходимостью – суть ее оставалась всегда одна, и это чувствовали лучшие представители русской классической литературы.

П. Причем очень важно, что взгляд их не был упрощен, его нельзя свести просто к отказу от войны, к пацифизму. В чем долг мужчины, как его видит наша литература с древних времен?

У. Муж, мужчина не уклоняется от долга воина, который всегда, во все времена был защитником дома, семьи, Родины. Он всегда честно разделял судьбу своего народа. Это князь Игорь и буй-тур Всеволод, это святые воины Дмитрий и Александр, это Петр Гринев и капитан Тушин, это князь Андрей…

П. Он всегда честно разделял судьбу своего народа, а писатель, создающий образ такого героя, твердо знал, что в жизни есть прекрасное, есть безобразное, но путать эти две категории нельзя, как нельзя отвратительное принять за красивое, а красивое не может быть отброшено, как лишнее.

Русская литература стремится прежде всего к этическому, нравственному осмыслению жизни и человека, именно поэтому самым важным, самым главным становится для писателя не столько то, что совершил герой, но прежде всего то, что он чувствует при этом. Вот один из любимых персонажей Л. Толстого, Николай Ростов. Где, в каком эпизоде он проявит себя на войне ярче всего?

У. Можно говорить и о первом бое Николая: как удивительно напишет Толстой о том, что раненый Николай, придавленный лошадью, увидит идущих к нему людей, почувствует облегчение – еще бы, сейчас подойдут, помогут… И лишь когда он понял, что его идут убивать (один из французов целится в него!), Николай, потрясенный, схватил пистолет и швырнул им во врага, как мальчишка камнем. Мы понимаем, что этот бессмысленный и такой невоинственный поступок подчеркивает убеждение Толстого: война – это то, что совершенно не свойственно человеческой натуре, это абсурд, и отсюда абсурдный поступок Николая.

Война в советской литературе 40^х-50^х да и более поздних годов обретает облик величественный и одновременно романтический. Книги Л. Леонова “Взятие Великошумска”, Б. Горбатова “Непокоренные”, П. Вершигоры “Люди с чистой совестью”, А. Фадеева “Молодая гвардия”, Н. Бирюкова “Чайка”, Б. Полевого “Повесть о настоящем человеке”, Л. Соболева “Морская душа” дают красочные, порой поэтически приподнятые изображения войны: несметное количество врагов не пугает советского воина. Что бы ни творилось вокруг, бойцы полны мужества. Им неведом страх. “Не дрогнув героическим лицом”, воин шел в бой “спокойно и хладнокровно, как это умеют делать только советские люди”. А уже если становилось совсем тяжело, “комиссар оказывался в самой гуще боя” и, во весь рост поднявшись, вел бойцов, и “могучее ура заглушало треск пулеметов”.

П. Хочу поблагодарить за сделанный обзор книг о войне и подхватить: роман Симонова действительно стал новым словом. Это была трагедия сорок первого года, разворачивающаяся не только перед глазами Симонова, из военных корреспондентов в сумятице отступления, бомбежек, танковых прорывов ставшего адъютантом комбрига, выводящего остатки дивизии из фашистского кольца, потом оказавшийся пленным, затем пулеметчиком в разгар битвы под Москвой… Это была трагедия, открывающаяся перед потрясенным читателем, не знакомым с подобными книгами. Замечу, что наша литература (скорее всего, следуя указаниям сверху) обходила самые страшные, первые месяцы, а то и годы войны. Самая, наверно, популярная книга о войне той поры, “Звезда” Э. Казакевича, после выхода которой из печати писатель сказал о себе: “Проснулся знаменитым!” – эта книга посвящена событиям 1944 года. Да, она рассказывает о гибели разведчиков капитана Травкина, который, передав важные сведения о немецком наступлении, больше на связь не выходил, исчез, окруженный врагами, но повесть завершается оптимистично: опять командир дивизии встречает на лесной дороге группу разведчиков (с этого же и начинается повесть), но теперь их ведет не Травкин, а его ученик лейтенант Мещерский, а впереди, за лесом проклятое логово фашистского зверя, и армия идет туда, вперед, куда ушел в последний бой Травкин.