Холодяков И.В.
Современная проза: нравственные и художественные поискиДУХОВНЫЕ ЦЕННОСТИ РУССКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА
Размышляя о проблемах преподавания литературы в старших классах, о программах, количестве часов, отведенных на изучение произведений, о новых книгах, которые невозможно оставить без внимания, один из учителей словесников грустно пошутил: "Современная программа по литературе словно чемодан без ручки: и нести неудобно и бросить жалко". Действительно, как насыщен, пугающе огромен тот список книг, которые нужно прочитать для урока, понять, почувствовать, увидеть и художественные особенности, и своеобразие героев, и авторскую позицию, и иное бесконечное в своем разнообразии множество явлений, именуемое книгой. А все они такие разные! То это неторопливое повествование о судьбе обычной русской бабы, которая вдруг воспринимается как русская душа, то это суматошные дни горожанина, мечущегося от службы к дому, от дома к даче, от жены к любовнице, то солдат в разбитых в разбитых сапогах, постигающий трудную и горькую истину войны, то ... Как принять все это многообразие, как увидеть самое важное, главное, то, что делает эти столь различные произведения литературой, той самой великой русской литературой, которая составляет нашу гордость и нашу надежду?
Необходимы критерии, которые позволят сказать, что же такой современная проза? Продолжение и развитие великих традиций или отказ от них, создание иных, новых художественных, нравственных постулатов?
Попробуем определить, какие же ценности русская классическая литература считала и естественными, и вечными.
Традиционное литературоведение видело в классической литературе критический пафос, "срывание всех и всяческих масок", обличение самодержавно-крепостнических порядков, борьбу за счастье народа. Несомненно, в таком подходе есть резон, но все же он представляется вторичным по отношению к важнейшей стороне отечественной словесности - глубочайшему нравственному, духовному поиску. Наша литература возводится в ранг общенационального дела, а не изящного искусства. Литература в России - основа духовной жизни общества, писатель - это не профессия, а великое служение, это пророк и мученик, и об этом прекрасно сказал Пушкин в стихотворении "Пророк". Образ поэта-пророка, ориентированный на библейский источник, был выражением того, как не только Пушкин, но и вся русская литература воспринимает долг художника. В стихотворении совмещаются три главные идеи: святость поэтического слова, которое поднимается до уровня божественного откровения, долг поэта говорить истину и народу, и владыке, готовность на самопожертвование, потому что только такой ценой дается право на проповедь.
"В начале было слово..." - эту истину повторяли русские писатели, и Гоголь мечтал о такой книге, которая одна, в силу высказанных в ней мыслей, перевернет и преобразует Россию. Чернышевский называл литературу учебником жизни, а его вечный оппонент Л.Толстой удивлялся, что эти необычайно близкие ему по духу слова сказал не он сам. Не принимал ни философских, ни эстетических взглядов Чернышевского, не принимал его роман, а под этой фразой готов был подписаться. Эта вера в силу слова давала огромную мощь русской литературе. Писатель подхватил Библейское: "Не хлебом единым жив человек, но всяким словом Божьим". Именно русская литература почувствовала, как это емко и глубоко: не хлебом единым - то есть хлебом тоже, но не только им. Жив человек - т.е. живет, проявляет себя как личность. Жив человек - изменим логическое ударение, и мы почувствуем, как это важно: именно человек, потому что скотине достаточно хлеба, корма, и лишь человеку, личности одного хлеба мало. Словом Божьим - именно так, словом истины, потому что слово может быть и дьявольским, лживым. Пушкин удивительно точно выразил эту мысль: "Веленью Божию, о муза, будь послушна..." Русский художник слушал лишь голос Бога в своей душе. Не ЦК, не ЧК, не министра или президента. Как не вспомнить знаменитые слова М.Шолохова: "Нас, советских писателей, обвиняют в том, что мы пишем по указке партии. Это ложь, мы пишем по указке сердца, а сердце наше принадлежит партии". Вот здесь, наверное, и скрыт тот трагический надлом, который терзал этого великого писателя.
Это восприятие мира как мира Божьего вело к тому, что русская литература стремилась к великой гармонии, поэтому русский реализм полон доверия к этому миру и его сокровенному смыслу. В том, что этот смысл существует, русский писатель не сомневался, и даже если русский писатель мучился из-за того, что этот замысел Божий ему непонятен или даже враждебен, то это не заставляет его усомниться в особых, сверхличностных ценностях, причем эти ценности никогда не были материальными. Русская литература смысл своего существования видела в поддержании духовного огня в сердцах человеческих. В России не было героя, замыкающего ценности мира на себе. Онегин, Печорин, Базаров, князь Болконский - как жадно ищут они ... что? Денег, чинов, званий? Они без конца мучают себя, чтобы понять свое предназначение, свое место в жизни, свой путь в этом мире Божьем.
Для русского писателя, для русского героя невозможно произнести: "Я, Жюльен Соррель, Я, Растиньяк, Я, Наполеон - высшая ценность мира, мои желания - это главное!" Едва Раскольников приходит к этой идее, как начинается страшное ... Наша литература словно вооружилась словом Нагорной проповеди: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе ..." В этой заповеди - суть русской культуры, ставящей на первое место духовный поиск, стремление к высшим, вечным ценностям. Конечно, герой русской литературы знаком с противоборством двух разъедающих разум и душу стремлений: к сокровищам земным и сокровищам небесным, потому что любой человек обречен на выбор между добром и злом. Но наша великая литература высветила это борение духа, открыв читателю такие терзания совести, такие бездны душевных мук, которые были недоступны западной литературе. Нет, не потому что человек запада хуже, ниже, просто мы другие. Это прекрасно почувствовал Стефан Цвейг: "Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в Европе. О чем они говорят? О счастье. У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы, у Бальзака замок с титулом пэра и миллионами. Кто из героев Достоевского стремится к этому? Никто. Ни один". Цель русского героя не во внешнем успехе, не в безбедной жизни, что в западной литературе ставилось идеалом стремления людей, а Совесть становится основой основ всего бытия человеческого. Вот герой Джека Лондона, сильный, смелый золотоискатель. Он в трагическом тупике: кончились продукты, иссякли силы, мороз и ледяное безмолвие побеждают. Что может помочь? И герою является видение: "Он увидел город своих грез ... речные пароходы, в три ряда стоящие на якоре... лесопилки на полном ходу ... игорные дома, банкирские конторы, биржи, крупные ставки ... Обидно все-таки, подумал он, упустить свое счастье. От этой мысли жизнь встрепенулась в нем". И этот храбрый человек, представив, что он никогда не сделает ставку в рулетке, не сорвет куш на бирже, начинает с удвоенной силой бороться за жизнь. И бессмысленно спрашивать, кто лучше, Андрей Болконский или Смок Беллью. Они совершенно разные, потому что русская литература смысл свой видела в поддержании духовного огня, и эта традиция имеет глубочайшие корни. Один из создателей русской культуры, величайший гуманист XI века, первый русский митрополит (до него высшими иерархами русской православной церкви становились лишь греки) Илларион в своей проповеди "О законе и Благодати" утверждает истинно русское, нам и сейчас понятное восприятие двух главных начал жизни личности. Русскому человеку, говорил Илларион, тесен закон, который представляет собой лишь внешнее установление. Русский человек живет Благодатью Божьей, то есть естественным, гармоничным единением с миром и Богом.
Так открывается еще одна, чрезвычайно важная сторона духовной сути русской литературы - это литература христианская, православная по своему восприятию мира и человека. Это очень точно сформулировал Н. Бердяев: "Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира". Причем очень важно отметить, что русская литература остается христианской тогда, когда в сознании своем писатель отступал или даже отказывался от христианской веры. Забегая вперед, можно отметить, что одна из самых пронзительных повестей В. Быкова о войне, "Сотников", формально не несет никаких религиозных идей. Формально. А по сути своей это книга, восходящая к Библейским образам: святость жертвы, ненапрасность страдания, искупление ... Даже страшный путь героя к виселице и смерти мы осознаем как его крестный путь на Голгофу, через смерть в вечность. Так православие повлияло на всю духовную наполненность нашей культуры и в первую очередь литературы, потому что духовным отцам православия удалось сформулировать выдающийся постулат о свободе воли человека. Для духовного развития русского общества это чрезвычайно важно. Иудаизм утвердил мысль о предопределенности, предначертанности жизни человека, католицизм проповедовал несовершенство, греховность личности, и спасение лишь в полном подчинении воле церкви, и только в православии восторжествовала свобода выбора: человек сам избирает путь праведности или греха, но и согрешив, может победить свой грех духовным усилием, нравственным борением. Отсюда утверждение нашими писателями совести как основной меры всех поступков. А совесть - это голос Бога в нашей душе. Именно поэтому нам приходится отказываться сейчас от многих привычных, ставших цитатами взглядов и суждений о произведениях XIX века. В качестве наиболее яркого примера того, как отсутствие восприятия православных корней творчества искажает понимание его духовной основы, можно привести драму Островского "Гроза". Хрестоматийное произведение, знакомое каждому: Кабаниха, Дикой - "темное царство", Катерина - "луч света", ее смерть - "вызов самодурной силе". Кажется, еще немного, и в школьном (да и не только в школьном) толковании Катерина будет бросаться в омут с пением "Варшавянки". А Островский написал первую в истории России психологическую драму: в обществе возникают вопросы о новой нравственности (это так понятно - рубеж двух эпох, рушится крепостничество, рождаются новые идеи). А Островский отвечает: нет никакой новой нравственности, есть одна, единственная, вечная, потому что душа живет по вечным законам. Бессмысленно искать в пьесе внешний конфликт, он весь - в душе Катерины. Она замужем, но полюбила. Полюбив, согрешила. Теперь перед ней два пути: упасть в пропасть греха или раскаяться. Любовь ее огромна, она открыла ей счастье, но это измена долгу жены, русской женщины. А возвращение в семью, к мужу - это измена любви. Перед нами конфликт, но не социальный, а нравственный, который привел Катерину в трагический тупик. А в театре играют по-прежнему, как дурное общество погубило хорошую женщину, т.е. играют не Островского, а Добролюбова. И даже финальный крик души - крик Тихона: "Это вы ее, маменька, погубили!" - продолжает восприниматься как победа (посмертная победа) Катерины. Еще бы, Тихон, тишайший Тихон, взбунтовался - вот результат смелого порыва Катерины, пробуждение народных масс! А ведь перед нами прямое подтверждение той мысли, что только осознав православные истоки творчества русского писателя, мы поймем его замысел. Крик Тихона - это выкрик слабого, духовно нищего человека, не способного понять свой грех! Он свою слабость, свое безволие ("муж да будет пастырем жене своей" - а он не был пастырем, водочку слишком любил!) стремится переложить на мать, свой грех переложить на другого. Не дано ему раскаяние (а значит очищение, постижение истины, просветление).
Именно поэтому можно кратко сформулировать главное различие русской классической литературы и литературы западной. Это можно выразить схемой. Конечно, любая схематичность обедняет литературу, но в чем-то вскрывает самое главное. Попытаемся продолжить фразу так, как это сделал бы русский писатель XIX века и писатель из Западной Европы:
Конечно, мир несовершенен, порой жесток ...но это не отменяет поэтому используем его вечные нравственные законы, чтобы пробить себе законы, по которым дорогу в жизни, ведь к моему живет моя душа. счастью все пути хороши.
Так складываются самые главные, основополагающие черты русской классической литературы. Это была литература, исследующая личность, сознающая ценность любой индивидуальности, но одновременно убежденная в существовании вечных сверхличностных ценностей.
Это была литература, устремленная к вечной гармонии в жизни личности, мира и Бога, ставящая вопросы философского осмысления мира, смысла человеческого существования.
Это была литература православная, христианская по своей сути, по осмыслению мира, по отношению к человеку и обществу.
Именно это делает русскую литературу в XIX веке вершиной художественного, философского, нравственного развития человечества.
Является ли современная литература ХХ века продолжением и развитием тех идей, которые высказала, художественно выразила классическая литература? Создала ли она что-то новое? Как это новое соотносится с тем, что мы воспринимаем как вечные ценности? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо исследовать эстетические, философские, нравственные достижения современной прозы.